— Надеюсь показать себя достойным вашей милости и вашего доверия, почтенные отцы.

— Чтобы не быть безоружным перед доньей Блан-кой, ты должен сделать следующее: деликатным образом дашь почувствовать ей, что ее прошлое тебе известно, не объясняя, что именно, — этого намека хватит, чтобы подчинить ее своей воле. Если ты сумеешь воспользоваться этим оружием, оно принесет тебе большую пользу — принцесса будет в твоей власти! Спеши же исполнить наши приказания и возвращайся скорей.

Франциско раскланялся и вышел из круглого зала башни. После его ухода наступило минутное молчание, прерванное инквизитором Бонифацио.

— Этот патер Антонио, — сказал он, — не послушает приказания и не вернется!

— Если зло, которое он этим приносит, не будет искоренено в самом зародыше, это может иметь самые вредные для нас последствия, — заметил Амброзио, — а потому я считаю нашим долгом заставить этого отщепенца вернуться в монастырь во что бы то ни стало и подвергнуть его самому строгому наказанию, я даже думаю, что нам не следует останавливаться перед насильственными мерами, так как, разумеется, он не вернется добровольно по простому нашему приглашению.

— Я тоже полагаю, — заметил великий инквизитор, — что мы должны будем прибегнуть к насилию, чтобы привести его в монастырь. Впрочем, он не сможет уйти из наших рук, так как у него нет другого имени, кроме данного ему орденом, а его недостаточно для вступления в мирскую жизнь.

— Он может назваться ложным именем, я считаю его способным на все; он умен, опытен и самостоятелен в высшей степени, — ответил Бонифацио, — и я не думаю, чтобы нам удалось его выследить. Но если б и так, то во всяком случае привести его сюда никак не удастся, напрасный труд, по-моему, добиваться этого. У него хватит и ума, и смелости обнаружить наше преследование и заявить об этом вслух, доказать нам, что помимо монастырских законов мы обязаны подчиняться другим, гражданским законам.

— Этого он не осмелится сделать, — воскликнул великий инквизитор, — он, который вырос и был воспитан в монастыре!

— Но, почтенный брат, предположим, что он осмелится, в чем я твердо убежден, и что тогда? Мы должны помнить, что если только он решится прибегнуть к светским законам, они оправдают его выход из монастыря и за наши преследования мы можем дорого поплатиться.

— Я бы согласился с тобой, почтенный брат, оставить это дело без внимания и не преследовать отщепенца, если бы патер Антонио не был наследником огромного состояния, которое, став собственностью монастыря, значительно усилит власть ордена! Можем ли мы допустить, чтобы наш орден лишился этих богатств?

— А разве мы не лишимся их, если ему удастся встать под защиту закона и, опираясь на него, выйти из монастыря? Нет, почтенные братья, единственное, что поможет нам удержать это наследство, которого мы так долго ожидаем, —это смерть Антонио, так как живым нам его не удержать в монастыре, а если он умрет теперь же, то наследником его как члена ордена будет монастырь Святой Марии. Он должен умереть! Только так мы сможем удержать богатства, которые он должен наследовать, и остановить заразу, которую может распространить поданный им пример.

— Пусть решится этот вопрос баллотированием, — сказал великий инквизитор с мрачным выражением лица. — Во всяком случае, завтра я отдаю строгое распоряжение везде разыскивать патера и, в зависимости от того, как мы сейчас решим, либо привести его в монастырь, либо убить!

Бонифацио, схватив черную урну и накрыв ее платком, подошел с нею сначала к Доминго, который, вынув из-под своей широкой одежды шар, бросил его в урну, затем Бонифацио подошел к Амброзио и, когда тот положил в нее свой шар, бросил туда же свой и подал урну великому инквизитору.

— Выложи на стол шары, почтенный брат, — сказал Доминго.

Приказание было исполнено, и на столе оказалось три черных шара.

— Итак, мы единогласно приговорили Антонио к смерти, да будет так, — заметил великий инквизитор.

XXV. Бел ита

После выхода войск из Мадрида новое правительство продолжало формировать очередные полки, так как во всех провинциях необходимо было содержать гарнизоны для борьбы с беспорядками.

Очевидно было, что карлистским войскам готовился серьезный отпор, что правительство, усиливая армию и назначая главнокомандующим маршала Конхо, затевало войну нешуточную.

Пора действительно было принять решительные меры против бесчинствующих шаек дона Карлоса, так как северные провинции, разоряемые и опустошаемые, не видя никакой помощи от правительства, одна за другой стали переходить на сторону дона Карлоса. Другого выхода им и не оставалось. Недаром пословица с давних пор гласит: «С волками жить — по-волчьи выть».

После выступления главного корпуса было послано еще несколько вновь сформированных отрядов для его подкрепления, и, хотя набор шел медленно, в случае необходимости правительство могло располагать новыми силами и посылать на север новые подкрепления.

В то самое время, когда в Мадриде шли эти важные военные приготовления, Белита продолжала ходить на свою цветочную фабрику и усердно там трудиться. Но и тут скоро пришлось ей перенести тяжелый удар из-за своего прошлого. Она заметила, что остальные работницы затеяли против нее что-то недоброе. Перешептываясь между собой, они то насмешливо, то враждебно посматривали на нее и наконец стали не стесняясь говорить о ее прошлом такие горькие вещи, что у нее надрывалось сердце, в результате пребывание на фабрике и сам труд становились теперь для нее уже не утешением, а тягостным испытанием, хотя внешне она оставалась спокойной и не показывала вида, что слышит их обидные замечания, продолжая по-прежнему усердно работать. Ее спокойствие еще больше выводило из себя ее обидчиц, и они заговорили громче, не жалея оскорбительных слов, из которых Белита поняла, что по какой-то случайности одна из работниц узнала о ее прошлом и рассказала об этом остальным.

— Очень приятно сидеть рядом с женщинами, — сказала громко одна из девушек, — которые корчат из себя сперва знатных дам на балах герцогини, а когда осрамятся до того, что не смеют уже открыто показываться на улицах, тогда для вида надевают бедное платье и хватаются за работу, бросая тень на нас, действительно честных и трудолюбивых девушек!

— Ну, недолго они тут продержатся, — заметила другая, — не бойся, долго работой не проживут, соскучатся!

— Пускай другие работают в обществе таких беспутных, опозоренных женщин, если им не противно, а я не согласна, мне это не подходит! Увидят, что выходишь вместе с такими особами, так после и нам нигде прохода не будет, совестно будет на глаза людям показаться!

Белита все это слышала и молчала.

— Да ведь есть простое средство избавиться от таких товарок, — вмешалась четвертая, — заявим все, что не желаем работать в таком обществе, так и прогонят!

После этого все начали перешептываться между собой и, очевидно, приняли конкретное решение, так как ближе к вечеру несколько девушек отправились к хозяйке фабрики, ее ответ, по-видимому, их не удовлетворил: они вернулись с недовольными лицами и, когда вслед за ними в рабочую комнату пришла хозяйка и осталась там надолго, замолкли и за все это время не произнесли ни слова.

Белита страшно страдала, хотя и не показывала вида, что поняла в чем дело. Прошлое встало перед ней, как грозный призрак, она видела, что его невозможно загладить в глазах людей, что ее всегда будут встречать с презрением. Горе и без того надорвало ей сердце, а теперь она окончательно возненавидела жизнь. При мысли, что здесь, на фабрике, где она так долго находила если не радость, то, по крайней мере, спокойствие, ей нельзя больше оставаться, что и здесь она не найдет больше покоя, раз слухи о ее прошлом проникли сюда, ею овладело горькое отчаяние, она поняла, что всегда и повсюду будет слышать теперь проклятия, встречать презрение со стороны людей.

Но все, что происходило в ее душе, осталось тайной для всех, хотя у нее перехватывало дыхание, в глазах темнело и сердце замирало, как будто переставая биться.